Пётр Филиппович Клокатов был дважды ранен разрывными пулями. На правой его руке - дыра, а в ноге - с десяток латунных осколков. Но оптимизму, здравому уму и прекрасной памяти этого человека впору позавидовать даже молодым.
Пуд муки
Дмитрий Борисов, «АиФ в Туле»: Сколько вам было лет, Пётр Филиппович, когда началась война?
Петр Клокатов: Шестнадцать. Я только окончил девятый класс и собирался поступать в техникум. За год до войны, в 1940-м, в нашей 33-й школе в Туле ввели предмет «военная подготовка». Наш выпускной класс ходил в поход в Ясную Поляну на несколько дней. С палатками, с ночёвкой, всё по-взрослому. Там мы тренировались ориентироваться на местности и сдавали нормативы, проходили, в общем, «курс молодого бойца». И, честно говоря, психологически мы были готовы к войне уже тогда.
После 22 июня 1941-го моего отца Филиппа Петровича взяли работать шофёром в ПВО Привокзального района, где он подвозил в окопы на передовую сухой паёк. А очень скоро меня послали на торфоразработки в Маслово, где мне пришлось попотеть - таскал тяжёлые носилки. За эту работу по субботам мне давали 250 граммов сахара и 100 граммов подсолнечного масла. Это за одну выполненную норму. А как-то я сделал за день три нормы и принёс домой целый пуд муки.
- О поступлении в техникум пришлось забыть?
- Я поступил в Тульский машиностроительный техникум, только позже, в 1942 году. Нас тогда зачисляли без экзаменов. Проводили собрания среди молодёжи, тем, кто успел закончить до войны 8-9 классов, предлагали пойти учиться дальше.
Я пошёл в машиностроительный, понимая: на войне эти знания пригодятся. И проучился до 1943 года. В январе мне исполнилось 18, а в марте был призван в армию и направлен в Первое Московское пулемётное училище, где я проучился совсем недолго - пять месяцев.
Из-за того, что на Западном фронте создалось тяжёлое положение, нас, 250 молодых курсантов, отправили в Калужскую область, в район станции Жиздра. Там меня, 18-летнего парня, вскоре назначили командиром отделения. В подчинении - 12 человек. Такой же молодняк, как и я. Но командовал я тоже недолго, потому что 6 августа 1943-го был ранен.
Началось наступление нашей части. Я, как командир отделения, шёл впереди. Мои бойцы шли с винтовками, я - с автоматом. И, разумеется, враг старался ликвидировать в первую очередь командиров. Что и попытался сделать тогда немец, пустивший мне в ногу разрывную пулю.
Она прошла насквозь. С одной стороны - небольшое входное отверстие, с другой - кровавое месиво, как врачи сказали, диаметром в 22 см. Так устроена разрывная пуля: оказавшись в теле, она разлетается на куски.
Я прокрутился несколько раз вокруг своей оси и рухнул на землю. Началась бомбёжка, я лежу. Пытался перевязать рану, кровь ведь ручьём течёт, боль невыносимая. Не получается. Лежу, терплю и думаю: «Кто же меня первый заметит: наши или немцы. Ведь если немцы, то пристрелят тут же. А если вообще никто не заметит - как дальше поступать?». Ведь я даже ползти не мог.
Страх и пила
- Впервые испугались за свою жизнь?
- Я уже к этому моменту по части страха был стреляным воробьём. А тогда, знаешь, от боли даже не боялся. А первый мой страх накрыл меня перед первым наступлением. Наша часть готовилась выступать, уже было определено время, мы ждали нужного часа. Сидим 12 человек, все мрачные, каждый занимается своими делами, никто не разговаривает. Понимаем: скоро неминуемо начнётся бой. Это очень страшная тишина - что только себе не передумаешь за это время. А потом, уже в бою, как-то бывает не до мыслей.
- Кто вас раненого вытащил с поля боя?
- Не знаю. Лежал в полусознательном состоянии. Потом чувствую - тащат меня. Приоткрыл глаза - санитар. Оттащил меня в безопасный овраг. А там уже много раненых лежат. Потом нас погрузили в кузов какой-то машины. Рядом со мной трясся раненый в живот боец. А рядом сидел, прислонившись к стенке, обгоревший танкист - половина лица у него была покрыта чёрной коркой. Нас привезли в госпиталь, напоили горячим чаем с сахаром. Тут я и отключился. Когда снова очнулся, меня уже несли на носилках. Головой верчу, успеваю заметить, что кругом люди в белых халатах. И, смотрю, ногу кому-то из раненых пилят. Пилой! Полторы секунды, наверное, я на это смотрел. Но мне хватило. Думаю: «Мать честная, что со мной-то будут делать?» Но Господь миловал, ампутировать ногу не пришлось. Вкололи мне наркоз, сказали: «Считай до ста». Я начал: «…14,15, 16, 17, 17…17…» На этой цифре отключился.
Рану обработали, осколки, что смогли, вытащили. Они очень мелкие и в моей ноге их много осталось. До сих пор покоя не дают в дождливую погоду. Залатали, перевязали и отправили в глубокий тыл - на Байкал. Там был основной госпиталь. В нём проходили реабилитацию бойцы с такими же ранами, как у меня. Ехали долго. Я всё время просил, чтобы меня высадили где-нибудь поближе от Тулы. Ведь мы проезжали и Серпухов, и Москву. Но приказ есть приказ. Мне говорили: «Не ворчи, самовар! Хватит уже… Сказали на Байкал, значит на Байкал».
- Почему «самовар»? Так ведь называли раненых, оставшихся без конечностей…
- Потому что тульский. (Смеётся.) Слава богу, все конечности у меня при себе. А ведь довольно скоро я получил вторую рану и мог остаться без руки. Тоже правая сторона и тоже разрывная пуля. Но всё по порядку. В том госпитале я провалялся четыре месяца. И меня с открытой раной (а такие ранения заживают долго, постоянно гноятся, моя, например, целых пять лет минимум два-три раза в год раскрывалась) отправили в Горький, в запасной полк. Там был военный городок, я попал в лыжный батальон.
- Это с такой-то ногой?
- Тогда была такая установка: не менее 75 процентов раненых должны возвращаться на фронт. Поэтому меня нужно было как можно быстрее привести в боевую готовность. И скоро мне довелось повоевать за Керчь, Феодосию, Алушту, Ялту. Под Севастополем чуть не погиб. Решено было наступать в четыре утра… Мы сидели в окопе, выжидали. Скоро наш разведчик доложил, что немцы ушли, мы и выдвинулись. Добежали до бухты Камышовая, а там у немцев уже колючка натянута и мы как на ладони, открытые. Бежать некуда. Но нас спасло то, что начали стрелять наши «катюши».
Второе ранение получил в Карпатах. Был дан приказ взять высоту, занятую фрицами. Ночь. Тихая такая, луна огромная светит. Я пошёл осмотреться. Спрятался за дерево. А как выглянул, что-то чиркнуло по руке. Это опять была разрывная пуля. Потерял сознание. Очнулся на дне ямы, которая образовалась от выкорчеванного дерева. Пытаюсь вылезти, но с одной рукой не получается, перехватиться же нельзя. Благо меня заметили наши ребята, отвезли в госпиталь. Я тогда очень боялся, что руку отрежут. Но обошлось. После операции меня отправили под Полтаву. А потом - в родную Тулу, куда меня перевели в госпиталь. Так что 9 мая 1945 года я встретил дома. Последние месяцы войны я, как ограниченно годный, был переведён в тыл. Как выпускника Московского пулемётного училища меня назначили военруком в женском училище. Вскоре мне предложили должность инспектора-методиста по физической культуре гороно. Я проработал там больше 12 лет. А последнее моё место работы перед пенсией была наша тульская 58-я школа. Я там был военруком и преподавателем физкультуры трудился.
На танк с плащ-палаткой
- Пётр Филиппович, сегодня снова пытаются сделать популярными нормы ГТО, обсуждается возвращение в среднюю школу начальной военной подготовки. Как сделать, чтобы от нововведений была настоящая польза?
- Это замечательно. Но нужно детей заинтересовывать, чтобы они не из-под палки нормативы сдавали, а чтоб у них был стимул. Я, например, всегда придумывал что-то новое для своих учеников. Мы на велосипедах ездили на экскурсии на Куликово поле, в Поленово, Ясную Поляну. Потом они видели, как я тягаю своей простреленной рукой 76-килограммовую гирю. И это было для них примером. Хотя сегодняшняя молодёжь, конечно, посложнее прежней. К ней надо искать особенный подход.
- В чём же сложность?
- Молодёжь ориентируется на технику. Компьютеры, телефоны, планшеты. Замечательно человек себя чувствует, обложившись всеми этими приспособлениями. А если забрать их, что от него останется?
Раньше у нас процентов 80, наверное, населения России были крестьяне. А уроженцы деревень умели практически всё. Полностью к жизни приспособленные: те, что могут и дом построить, и сад посадить, и сапоги сшить. И это умение и житейская мудрость может побеждать даже самые высокие технологии. Ведь мы в войну - это же додуматься надо! - обезвреживали танки с помощью простой плащ-палатки. Есть так называемая слепая зона - расстояние в 5 метров от танка, когда тебя танкист не видит. И у бойца появляется возможность эту плащ-палатку на танк набросить. И всё: у него закрывается обзор, и он уже не видит цели. А казалось бы, какая-то плащ-палатка…
- 9 Мая идёте на парад Победы?
- Для меня это слишком тяжело в моём возрасте. Но обязательно доберусь до своей родной 58-й школы. Меня там всегда ждут и на каждый День Победы приглашают. А с молодёжью я общаться всегда рад. Заряжаюсь от них жизненной энергией и даже, возможно, чему-то учусь.
Опубликована книга тульских авторов о Великой Отечественной войне 
Мы город не сдали. Тульский ветеран о Ельцине, льготах и медицине 
Откуда родом олигархи? О чём в бане размышляет 90-летняя тулячка 
История Деда Тихона: он привык к рвущимся снарядам и вернулся к семье 
«Мы целовали американский танк». Ветеран ВОВ об освобождении из концлагеря