Стариковский почерк подделать почти невозможно. Опытный графолог в раз отличит подлинный тремор, завладевший рукой пожившего на своём веку человека от имитации и прочих рукописных кривляний. Почерк же Фёдора Дмитриевича Гусинского, приславшего нам в редакцию письмо, вообще по-особенному замысловат и оригинально изломан, но при этом вполне разборчивый и читабельный. Очень такой интересный во всех смыслах почерк, как и жизнь его обладателя.
Так получилось потому, что когда-то Фёдор Дмитриевич очень не хотел быть шахтёром, но жизнь заставила. Очень скоро после этого он серьёзно повредил правую руку, которая на всю жизнь осталась у него полускрюченной и сухопарой. Но, не спустись он тогда под землю, не встретил бы свою будущую жену. А не продай многим позже на базаре куртку, сохранил бы старинное фото, на котором чуть ли не в обнимку стоят старообрядец и пламенный революционер.
Обещанного 21 год ждут
Фёдор Дмитриевич готовится встречать в этом году один очень важный юбилей и другую дату, которая не юбилей вовсе, да и вообще крайне странная годовщина. Первое – это 70-летие Победы.
А после этого великого праздника – 26-го мая – исполнится 21 год с тех пор, как пенсионер не может получить свою медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». И труд был, и доблесть была, и даже удостоверение о награждении в доме хранится. А вот медали нету.
«Бриллиантами, что ли, её всё это время окаймляют? – трунит Гусинский. – В 1994-м году вызвали меня, значит, в горсовет. Для торжественного, значит, вручения медали. Я пришёл туда в торжественном настроении. Мне торжественно вручили книжечку, в которой написано, что медаль мне торжественно вручена. В чём я и расписался. Но уже как-то сникнув. «А где сама награда-то?». «Да нету пока». «А когда будет?». «Позже завезут, - отвечают. – Почаще заходите». И вот этому «позже» в мае уже 21 год стукнет».
Мне скоро уже к 70-летнему юбилею медаль дадут. А ту всё никак не доставят. Зачем тогда было обещание давать?
Умеренная справедливость
Фёдору Дмитриевичу в первый год войны солдат-узбек тоже обещал кинжал подарить, а отделался складным перочинным ножичком. Первые 13 лет своей жизни в полном благополучии прожил Федька в деревне под городом Старая Русса в Новгородской области. Вырос в старообрядческой семье, но вот отцов брат – «дядя Ваня» – был убеждённым большевиком и даже успел принять активное участие в революционной деятельности. А позже стал работать в милиции.
«К отцу, несмотря на его принципиальную беспартийность, всегда относились с большим уважением, – вспоминает Фёдор Дмитриевич. – Он был грамотный, серьёзный, в доме у нас было много книг».
Федькина деревня упиралась в залив озера Ильмень, с Запада в который впадали большие судоходные реки Ловать и Пола, с Востока – мелкие речушки, а с южной стороны населённый пункт защищал густой лес. Советские бойцы, отступая, доходили до этой деревни и часто просто не понимали, какого направления придерживаться в дальнейшем. А Федька знал. Однажды 40 человек солдат остановились в его краях и он, вместе с другими подростками, бегал к ним расспрашивать про войну.
«Но солдаты были неразговорчивые, - рассказывает Фёдор Дмитриевич. – Голодные и измученные. И почему-то почти все узбеки. Один просил хлеба из дома принести. Я заметил у него на ремне кинжал. «Я вам хлеба, вы мне кинжал. М?». «Давай, - говорит. – Неси сюда». Было воскресенье, мать уже успела напечь кокорки с творогом. Я 4 штуки у неё стащил, принёс узбекам. Те взяли, трескают. «А кинжал?», - спрашиваю. «А тебе он для какой такой надобности? - ещё даже не прожевав, говорят мне. - Нам вот – фашистов резать. Тебе на кой?». «Ну, ладно, - соглашаюсь. – Если фашистов. Если резать. То давайте, режьте. Фашистов-то». А потом, после того, как я их провёл известной мне одному безопасной дорогой до леса, узбекский командир подарил мне ножичек. Маленький, складной перочинный. Справедливый оказался гражданин. И ел умеренно».
Немец плохой и хороший
Наши узбеки ушли, а через месяц пришли чужие немцы. В октябре всю деревню выгнали в шею из родных домов в соседнее село, до которого пешком нужно было идти 4 километра. Всё, что было нажито – корова, свиньи, овцы, утки, гуси, куры – всё пришлось оставить, взяв с собой только то, что можно было унести на себе или волоком.
Вся деревня скорбной процессией, подгоняемая немцами, тащилась по неровной дороге. Женщины уже отрыдали и отвыли по поводу ушедших на фронт мужей и сыновей, поэтому мешки с тюками несли на себе молча, морально настроившись терпеть долгие лишения. Федька тащил, спотыкаясь на кочках, санки. Немецкий солдат (лет 16-ти, не больше) пожалел его и привязал санки к лошадиной повозке. Позже он ещё один раз серьёзно выручит Фёдора, когда пьяный немецкий солдат (взрослый человек, между прочим) стащит его как-то вечером за ногу с печки и приведёт к застолью. «Пой интернационал!».
«А я бурчу, что слов не знаю, а если и знал бы – то хрен вам на нос, а не интернационал, - даже сейчас, спустя столько лет, Фёдор Дмитриевич ужимает голову в плечи, пришибленный волной страха. – Тот командир берёт шило – и мне по заднице, как будто укол в больнице. Больно – жуть! «Пьеть, говорю!». «Что ж, - думаю. – Такое-то…». Стою, молчу. Тот берёт шило – и ещё раз! А в хате на полу, на соломе, лежали их автоматы. И тот молодой солдат, что мои санки привязал тогда к повозке, берёт один из них и ка-а-ак даст прикладом по его пьяной морде. Я бегом. Не знаю, что потом стало с ним. Но меня всю ночь трясло, хотя и в хате было натоплено».
В день по гектару
В ноябре начались морозы. Немцы снова подняли всех пленных. Семь близлежащих деревень решено было перенаправить в тыл.
«Говорили, что в Латвию, - рассказывает Фёдор Дмитриевич. – Нам удалось удрать ночью. Мы повернули в сторону нашей родной деревни, но не дошли до неё. Остановились в другой, которая находилась в 10-ти километрах от Старой Руссы. Там был полевой госпиталь поблизости, но раненых привозили и в дом, где мы проживали. Я помню, там было 16 искалеченных бойцов, мы помогали им, водили в туалет на улицу, потому что многие из них просто не могли подняться и ходили под себя».
В доме вместе с ранеными они прожили до весны. За это время им, по сути, ещё детям, довелось уже и трупы человеческие транспортировать – до места, где позже вырыли братскую могилу. «Помню двух наших окоченелых моряков, которые прижались друг к другу, потому что пытались согреться, - вспоминает пенсионер. – Но почему-то не было страшно своих грузить. А вот немецких мертвецов мы боялись. Думалось, что они могут ожить».
Когда потеплело, они с новгородчины уехали в Красноярский край – работать в колхозе.
«Была норма: с каждого в сутки – гектар вспаханной земли. Нам – по 14-15 лет. И делали норму! Потом, когда урожай был собран, мы возили зерно на элеватор, который находился за 25 километров от того места, где мы жили. Нужно было тонну зерна засыпать в мешки, погрузить их в фургон, приехать на элеватор, погрузить на веса, а потом подыматься с мешком весом 50 кг по трапу».
После Победы Фёдор вернулся в родную деревню. Из всех строений, что были в этом населённом пункте, уцелело меньше половины. Его дома не было в этом числе. Поблизости в лесу – госпиталь, там удалось перезимовать. Гусинский жил в деревянном домике-пристройке, размером чуть больше кухни сегодняшней хрущёвки. После зимы он разобрал его, перетащил частями доски в родную деревню, и собрал за несколько месяцев заново. Начиналась взрослая жизнь.
«В отпуск» за куртку
В 1949-м году он ждал призыва в армию. «Отлично, - думал. – Как хорошо. Пойду в армию». Но вместо этого попал в школу трудового резерва, пошёл по горнопромышленному профилю, проще сказать – учиться на шахтёра.
«Я сопротивлялся! Но мне говорят: «Мы сейчас тебя как предателя привлечём. Стране нужны рабочие руки». И я подчинился. И ещё во время практики получил серьёзную травму правой руки, остался инвалидом на всю жизнь. Но зато в школе ФЗО (фабрично-заводского обучения – Авт.) я познакомился со своей супругой. Женился в 21 год. А потом мы переехали в посёлок Шаховский Узловского района, который с 1942-го года принадлежал Московской области. Там действовало несколько шахт, мне нужно было работать, кормить семью. Поэтому я прятал свою правую руку за спиной, когда пришёл оформляться к начальнику. Но мне как-то поверили, взяли. Я даже ещё успел пленных немцев погонять».
Молодого Фёдора Дмитриевича очень скоро сделали начальником этих пленных немцев. Смотрели те на нашего брата, конечно, косо, а на руководителя, да ещё и такого молодого, в особенности. Но как-то удавалось выстраивать отношения и держать дисциплину.
«Поражала всегда чистоплотность и аккуратность немцев, - рассказывает Фёдор Дмитриевич. – Деревянные койки, простыни, пододеяльники и наволочки из самой грубой ткани. Но всё всегда выстиранное, аккуратно сложенное. У нас в посёлке жили и пленные немецкие генералы, в отдельных домиках, по нескольку человек в каждом. И к пленным мы относились по-человечески, давали нормальные пайки хлеба, поэтому, видимо, они и смирились в итоге. Но вскоре немцев из нашего посёлка перевезли куда-то. А потом у нас тут появился другой лагерь, но уже для наших сидельцев. Да и я тоже сходил как-то на 14 месяцев «в отпуск»…
Произнося слово «отпуск», пенсионер складывает указательные и средние пальцы обеих рук решёткой, хохочет. Заверяет клятвенно, что как-то понадобились деньги и он пошёл на рынок продать свою куртку. Только и всего. И дали ему 2 года «за спекуляцию». Отсидел он меньше. И – в том же самом лагере, практически рядом с домом.
«Жена в этом время сожгла все фотографии – и старые, и поновее, - говорит «спекулянт». – Не знаю, что на неё нашло. Психанула. Целый сундук был. Ничего не осталось».
Зато приходила к нему в тюрьму и приносила съестное чуть ли не каждый день, уверяет пенсионер. «Да и нормально мне сиделось. На одних, считай, домашних харчах».
Славик дело говорит
Сегодня Фёдор Дмитриевич живёт в посёлке, который давно уже носит название Майский, а Узловский район уже более полувека как Тульская область. У пенсионера уже есть правнуки. Иной раз они приезжают к нему. Но более всего его развлекают телевизор и четыре федеральные газеты, которые он регулярно берёт на почте каждую неделю. Среди них – и «АиФ в Туле».
Посёлок Майский на первый взгляд выглядит вполне себе симпатичным населённым пунктом. На улице с домом Гусинского, стоят аккуратные двухэтажные домики о двух подъездах каждый. Перед одним из них – стилизованный под «древнюю Русь» указатель с названиями улиц, сказочные домики, прибитые к дереву плоские пенопластовые обезьяны, а под ними – чья-то старая мойка, превратившаяся путём нехитрых манипуляций в мойдодыра.
«Да это Славик всё, умелец наш, - рассказали нам прохожие. – У него «качалка» напротив, а это как бы реклама».
Вход в местный «фитнес-клуб» по обе стороны украшают массивные щиты, а прямо над дверью – подвешенная за цепи настоящая штанга.
Там, где указатель на перепутье, тоже стоит щит, на нём надпись: «От всякого труда есть прибыль, а от пустословия только ущерб».
Этим оптимистичным моралите и хотелось бы закончить рассказ о пенсионере из Майского, который ждёт свою заслуженную медаль уже 21 год.
Что сделала Тульская область для Победы Советского Союза в ВОВ. Инфографика 
Сказки, жизнью выстраданные: тулякам рассказали предания Куликова поля 
Бессмертные герои: 70 лет туляки искали историю своих родных 
«Раненых привозили каждый день»: тулячка рассказала о службе в госпитале 
Мария Плотникова: «Мы отбивались от фашистов чугунками...»