У актёра Тульского академического театра драмы Анатолия Кирьякова в этом году целых два юбилея. В мае ему исполнилось 75, а ещё в этом году пятьдесят лет, как он служит в тульском театре.
Саид из «Белого солнца пустыни»
Сергей Гусев, tula.aif.ru: Анатолий Митрофанович, понятно, что за это время было много разных работ. С какими из них связаны особенные воспоминания?
Анатолий Кирьяков: Был у нас такой очередной режиссер Демьянченко, ставил «Коварство и любовь» Шиллера. Вдруг он мне предложил роль Вурма, вообще для меня несвойственную. Этот Вурм – такой подлец, мерзавец при дворе. А я всё геройчиков играл. Меня это заинтересовало. Я до этого в Сызрани работал, там тоже был такой режиссёр – что ни роль предложит, я всё время бежал отказываться, потому что такое не играл никогда, это не моё. Но тем интереснее было работать, тем дороже роль. На Вурма нас было четыре претендента – Саша Белов, Сережа Абрамкин, я и Зотов, был такой артист, он мало у нас работал. В результате выпустился я. А ведь я был по заявке, меня режиссер заставил подать на неё заявку. То есть изначально не на меня рассчитывали. Опять же режиссер Леопольд Арзуньян, спектакль «Белое солнце пустыни».
– Помню декорации там были очень необычные – изображали песчаные дюны.
– Несколько кубометров дерева на них пошло. Я играл Саида, и всё время лазал под этими декорациями. Чем для меня этот спектакль интересен – роль получилась. А этот спектакль ещё не хотели выпускать, посчитали антисоветским. Приезжали даже авторы киносценария – Валентин Ежов и Рустам Ибрагимбеков, доказывали, что это не так.
– Что же там антисоветского?
– Да это интриги против режиссера были.
– А у вас какие-то происшествия случались? Например, с излишествами нехорошими.
– По молодости, когда мозгов нет, да. Например, на спектакле «Тульский секрет» многие себе позволяли. Потому что роли играли несколько человек, а остальное массовка. Вот массовка расслаблялась время от времени. Но гонял нас за это Рафаил Рахлин здорово.
– Зато сам спектакль шёл больше ста раз.
– Какое сто! Мы двухсотый спектакль отмечали! Помню, приезжали его авторы – очень популярные тогда драматурги Владимир Константинов и Борис Рацер, мы с Мишей Матвеевым написали для них поздравление. Они удивились: вы что, каждый раз новое поздравление пишете? У нас на такие случаи давно уже своя матрица.
– Двести – это же невероятно много. Что для этого нужно кроме хорошей драматургии?
– От актерского ансамбля очень много зависит, от режиссера. Вот «Нахлебник», в котором я сейчас принимаю участие, очень ансамблевый спектакль. Жене Маленчеву удавалось это создать. И зритель на него идёт очень хорошо, молодых очень много.
– Вас что в этом спектакле привлекает?
– Там очень хорошо выписаны характеры, а характер персонажа, которого играю я, совпадает с моим. Я его сразу почувствовал.
– Совпадает по-человечески или по-актёрски?
– И так, и так. Актёрское и человеческое – это всё близко. Через себя же не перепрыгнешь. Актер использует свой организм, характер.
Счастливые 50 лет
– Вы ведь родились далеко от Тулы. Как быстро вы освоились здесь?
– Так у меня жена тулячка. Мы когда с женой приехали знакомиться с её родителями, я сказал, что никогда здесь работать не будем. Мне так не понравилась Тула. Она тогда грязная была. Красноармейская улица вся – частный сектор. Криволучье – частный сектор. В трамвае тётки-контролёры ходили вот с такими ногами, с разрезанными валенками. И вот судьба привела именно сюда. Здесь я проработал пятьдесят лет, и пролетели они очень быстро.
– Но они были счастливые?
– Да. У меня работы всегда было много, при всех режиссерах.
– Кто для вас тогда, молодого актера, был самым большим авторитетом?
– Николай Степанович Белоусов – ветеран войны, защитник Брестской крепости. Олег Корчиков – он был и другом Рахлина, и прекрасные отношения с труппой у него сложились. Очень жаль, что, когда он переехал из Тулы в Минск, у него там, насколько я знаю, не очень хорошо всё получилось. Потом Владислав Коробкин, безусловно. Что ни роль, пальчики оближешь. Там что хорошо было. Рахлин нас очень точно по типажам подобрал. Все разные и интересные. Пчела, безусловно. Это вообще легенда.
– Евгения Ивановна Пчёлкина?
– Она очень человечная была, помогала всем. С ней можно было и шутить как угодно. Потрясающее чувство юмора. Вот с Татьяной Демидовой, например, нельзя было шутить.
«А Толька про любов»
– Вы по национальности грек, а отчество вроде русское – Митрофанович.
– Митрофан – христианское имя. Так звали отца. А мама была Кристина. У меня сохранилось свидетельство о рождении, там написано: отец грек, мама гречка. В паспортном столе паспортистка предложила – смените свидетельство. Отказался, пусть память будет. Родился я в селе, в ссылке в Кемеровской области. Там не до этого было. Что написали, то написали.
Честно говоря, я так и не знаю когда родился. Мама говорила 30 марта, сестра – 30 апреля. Записали 10 мая.
– За ссылку у родителей обида какая-то оставалась?
– У отца она была всю жизнь. Потом, когда разрешили, мы приехали на Донбасс, у нас там были родственники.
– Но у вас подобных настроений не было?
– Я такой правильный всю жизнь, в смысле политики. И сын у меня такой же, как я. Сейчас на СВО был, добровольцем пошёл. Я спросил: почему ты идёшь-то? Он ответил – а как я буду детям в глаза смотреть? Получил серьёзное ранение. После госпиталя сейчас в Туле. Награждён орденом.
– Вы его отговаривали?
– Да он у меня и не спрашивал. Перед фактом поставил. Потом – как бы я его отговаривал? Он правильно поступает. Он рвется туда назад. Скучает по ребятам. Говорит – это как братья мои. Горжусь им.
– Как часто смотрите сейчас новости?
– Всё время. Не могу не смотреть. Хочется, чтобы быстрее закончилось всё. Даже узнаю некоторые места по телевизору. Снежное, где я жил. Саур-могила, например. Мы школьниками ходили туда в поход. Помню, лег на дорогу отдохнуть, а рядом со мной фауст-патрон. Неразорвавшийся. Дорога укаталась, и он торчит. Я его схватил и бросил. Потом только подумал: что ж ты делаешь. У нас там всё время подрывались ребята.
– Вы сейчас идеальный объект для санкций – Донбасс, а ещё и Крым, Севастополь.
– Я служил в Севастополе. Числился в береговых частях. А вообще своеобразная служба была – в театре Черноморского флота. Помню, мы привезли на гастроли в Симферополь спектакль, и играли его на телевидении. А в Донбассе смотрели этот спектакль. Соседки потом маме рассказывали: «Дывылись спектакль, Толька там играл. Кто про что, а Толька все про любов».
– Вы же учили украинский?
– Конечно, со второго и до десятого класса. Очень хорошо помню наш школу и учителей.
– Ещё чернильницы же застали.
– Вначале были такие острые перья со звездочкой на конце. Потом с набалдашкой, которые без нажима писали. Чернильницу-непроливайку носил в мешке. Мы все пачкались всегда этими чернилами. Был у меня тогда друг, у него папа управляющий шахтёрским трестом. А мои родители в селе всю жизнь прожили, у них по два класса образования.
– А здесь, можно сказать, элита.
– Министерская должность! Но никогда такого не было: ты с этим дружи, а с этим не дружи. Меня так любили! Я им очень благодарен, они меня воспитали в какой-то степени, приучили читать. Таково было влияние этих людей, что я всю «Сагу о Форсайтах» прочитал.
Поступать в театральное я отправился сначала в Москву, и попал в последний поток уже. Мне во МХАТе сказали – понимаете, нам одного только человека нужно добрать. Но если хотите, оставайтесь. Я не стал оставаться. Вернулся в Снежное, А там как раз тётка моего друга, актриса калининградского театра, гостила. Говорит: поезжай в Ярославль, там есть училище, может они тебя прослушают. Наверное, час читал им всё, что знал из школьной программы, и меня приняли.
– У вас есть ностальгия по тем временам?
– Да. Восприятие жизни было другое совсем. Люди другие. В начальной школе учительница возилась с нами, как с собственными детьми. Шнурочки на обуви завязывала. А ещё я работал в настоящем легендарном тульском театре, который тоже часто вспоминаю.
