Гендиректор Тульского академического театра драмы Сергей Борисов отметил свой юбилей. За 40 с лишним лет работы ему есть что рассказать, и есть о чём его расспросить.
Зарубки на всю жизнь
Сергей Гусев «АиФ в Туле»: Сергей Михайлович, директор – это же особая должность, и директор театра не исключение. Наверняка приходится решать множество самых разных вопросов, не связанных напрямую с творчеством.
Сергей Борисов: Театр – это маленький заводик. Творческая часть – понятно, здесь всё подчинено артистам. А техническая – тому, чтобы артисты всем были обеспечены. Одежда, реквизит, мебель. Это все производится в театре. У нас есть столярный цех, живописный, мы шьём костюмы сами. Потрясающий бутафорский цех, где делают великолепные исторические костюмы, головные уборы. Если без новомосковского филиала у нас 45 артистов, а штат – двести человек. И никто сам, как правило, не уходит. У нас был сотрудник, который говорил: даже если не будут платить зарплату, всё е равно останусь работать в театре.
– Но ведь что-то держит здесь, если не зарплата.
– Только не зарплата. И карьеру не сделаешь. Но ты обогатишь себя знаниями по своей специальности. Это такое коллективное творчество, когда все работают на результат. У нас каждая премьера – это плод коллективного труда. Удачи, неудачи – я уже со счёта сбился, сколько их было. Но были премьеры – зарубки на всю жизнь.
– Какие, например?
– Если говорить о спектаклях-долгожителях, то ещё до меня, в 1976 году, Рахлин поставил «Тульский секрет». Этот спектакль 312 раз прошёл. В 1995 году – знаковая работа «Женитьба Белугина» по пьесе Островского, поставленная Александром Поповым и Борисом Ентиным. Лет восемь ещё этот спектакль оставался в репертуаре после того, как Александра Иосифовича не стало.
– А как же «Лес»?
– И «Лес» тоже. Мы его возили в Малый театр на фестиваль «Островский в доме Островского». Там оформление такое модерновое было, Борис Ентин придумал, лаконичное. Приехали в Малый театр, Попов репетирует. Пришла местная уборщица, смотрит на сцену и спрашивает: а когда вы оформление будете ставить? Она же привыкла, что в таких спектаклях все должно быть основательно. Хороший момент был.
А у меня с «Лесом» свои воспоминания. В 1976 году Малый театр приехал в Ясную Поляну. Борис Иванович Равенских собирался ставить пьесу Иона Друцэ о Толстом «Возвращение на круги своя». Я тогда работал в Ясной Поляне, и Николай Павлович Пузин консультировал артистов. Меня Игорь Ильинский пригласил посмотреть в Малом спектакль «Лес». Помню, он там становился спиной к залу и рыбачил. И вроде бы зрителям его лица не видно, но он всё равно проживает по-настоящему весь процесс – как подтягивает, как подсекает.
Тяжёлая полевая кухня
– Те знаменитые старики были же настоящими личностями, во всём. Помнится, Игорь Михайлович Москалёв рассказывал, как приехал во МХАТ к своему другу Вячеславу Невинному, и тот его предупредил: только не говори, что я болею за «Динамо», а то меня из театра выставят. Там же все спартаковцы.
– Да-да, он и мне это рассказывал. У нас был в театре сапожник Пономарёв Александр Николаевич. Он если улицу нетрезвый перейдёт, его обязательно заметут. Где взяли в вытрезвитель? На Пушкинской. А он напротив театра жил. Или – на Энгельса. Я почему его вспоминаю – Невинный, Москалёв и он одноклассники были, из одной школы. Москалёв обувь всегда ремонтировал только у него. Дядя Саша Сапожок мы его все звали. Приходил на работу в пять утра. С ним было столько хохм. Александра Ивановна Соловьёва дала ему большие сапоги починить. А он почему-то решил, что она его попросила отрезать голенища. Или вот у летучек наших с репертуаром не меняется размер, всегда одинаковые – формата А4. Он брал эту летучку, артист ставил ногу, и он её раз, обводил. Потом к нам пришёл Вася Реутов, а у него 45-й размер. Дядя Саша: «Ну что за артист! Даже в одну летучку не вмещается»!
– Это ведь сравнительно недавно даже. Реутов служил в театре в начале девяностых.
– У него с Олей Красиковой был потрясающий спектакль «Ромео и Джульетта». Оля была Джульетта, а Вася – Ромео. Году в 1995 приезжает к нам на гастроли Женя Дятлов, со своей новой женой Юлией Джербиновой. У нас старые афиши висели рядом с малым залом, в том числе с этого спектакля. А жена Дятлова была одно время женой Реутова. Она увидела фото, и тихим таким голосом: «Это мой Вася». Вася Реутов хороший артист. Он ученик Попова. Уже заслуженный сейчас в БДТ Санкт-Петербурга.
– Из того периода вспоминаются ещё «Жиды города Питера» по пьесе Стругацких. Во-первых, тем, что название поменяли на «Мучеников города Питера», а еще тем фактом, что там впервые со сцены говорили слово «жопа», и зал аплодировал. Это казалось проявлением новой свободы.
– Ну да, как Раневская говорила: жопа есть, а слова нет. Мы, кстати, когда привезли этот спектакль в Одессу на гастроли, то лучшим евреем зрители Одессы признали Бориса Федоровича Заволокина.
– Актёров тогда было много знаменательных. Вот Николай Алексеевич Казаков даже с самим Высоцким в одном фильме снимался, в «Карьере Димы Горина».
– У них съемки проходили в Ивано-Франковской области. Все эти горные речушки в Карпатах – они холодные даже летом. Я почему знаю – у нас там, когда я служил в армии, учения проходили. И мы с Николаем Алексеевичем разговорились на эту тему. Он стал рассказывать про съёмки. Как они с Высоцким заблудились, и попали к пограничникам. Сутки их держали, пока узнавали личность.
– Казаков же получил в восьмидесятые премию тульского комсомола, редкое по тем временам явление, за «Соловьиную ночь». Вместе с Матвеевым, Красиковой и постановщиком спектакля Вадимом Кондратьевым.
– Я первый раз смотрел «Соловьиную ночь» в театре Маяковского. Потом уже Кондратьев у нас поставил знаковый спектакль. Там сцена – полевая кухня и сборище солдат, которые про кашу говорят. Причём, в театре Маяковского специально перед этим накуривали, чтобы дым после открытия занавеса шёл со сцены в зал. По «Соловьинке» у нас в 1985 году в Симферополе были потрясающие гастроли. Тогда с товарных вагонов перешли на контейнеры. Это было очень удобно. Не везде были площадки, чтобы удобно разгрузить товарный вагон, целая морока. А тут морфлотовские контейнеры брали на машину, и разгружали уже в театре. Мы несколько дней в Туле загрузили пять контейнеров с декорациями. Они, по идее, должны так и приходить, один за другим. Но пришли одновременно в день открытия.
Открываемся мы «Соловьинкой». В Симферополе в театре только подъёмник, до двухсот килограмм. А кухня весит триста. Надо как-то выходить из положения. Я служил в Симферополе, зашёл в свою воинскую часть, где был в 1969 году. Нашел офицера, который не помнил меня, но помнил моего командира взвода. И мне в воинской части дали вместо нашей полевой кухни термоса со склада, в масле все, шесть штук. Кондратьев, царствие небесное, когда это увидел, говорит: я открывать гастроли не буду. Но деваться уже некуда. Зато вышли как-то из положения.
Чем Горький не драматург?
– Вы ведь пришли в театр из музея «Ясная Поляна». Долго привыкали к новым условиям?
– Когда меня утверждали на бюро обкома партии, мне было 32 года, кто-то сказал: «Он же не понимает, куда попадёт», и все заулыбались. После чего утвердили простым голосованием. Но я пришёл в театр, может, и неожиданно для себя и для всех, но с каким-то театральным багажом. И главное – с любовью к театру. Работая в Ясной Поляне, я имел возможность общаться с великими артистами. Когда толстовский фестиваль проходил в Туле в 1978 году, я Олега Басилашвили, Евгения Лебедева водил по Ясной Поляне с экскурсией. А знаменитого «Холстомера» в 1977 году специально ездил смотреть на гастроли БДТ в театре Моссовета.
– И как, отличалось восприятие от того, что потом увидели в Туле?
– Отличалось. В Моссовете я сидел в служебной ложе, можно сказать нос к носу с артистами на сцене. А в Туле закупал места для коллектива Ясной Поляны в амфитеатре. У меня был автограф Лебедева – он нарисовал свой профиль, только лошадиный. Князя Серпуховского Басилашвили великолепно играл. В первом акте он такой барин, нога на ногу, а во втором – дряхлый старик. Есть фильм-спектакль «Холстомер», но он не передаёт того эффекта, который получаешь вживую.
– Почему, кстати, наш театр так и не получил имя Толстого? По-прежнему остаётся имени Горького. У нас ведь было даже имени Алексея Максимовича Горького?
– Это я убрал, потому что неправильно. Либо Максим Горький, либо Алексей Максимович Пешков. Я не против имени Толстого. Но а чем Горький-то не драматург? Горького менять на Толстого – это масло масляное.
