Чтение своей короткой прозы Татьяна Никитична чередовала житейскими историями и общением с публикой. «АиФ в Туле» записал наиболее интересное из услышанного.
О лучшей жизни
- Мы, конечно же, живём сегодня лучше, чем в советское время. Мне кажется, я достаточно долго на этом свете пожила, чтобы утверждать это. Я помню все эти десятилетия, начиная с 50-х. О прежних знаю по родительским рассказам, из разного рода исторических источников. Перечитав с этой точки зрения литературу XIX века, вдруг со смехом обнаруживаешь, что как будто бы ничего не изменилось. Всё то же чередование, те же «качели», когда в обществе вдруг появляется какое-то облегчение, общая гражданская направленность к добру и массовая порядочность, которая сменяется потом угрюмыми кошмарами и ужасами.
Есть у меня любимейший автор, живший во второй половине XIX века, умерший в 20-е годы XX-го. Знаменитый юрист Анатолий Фёдорович Кони. Он был исключительно порядочным человеком. И среди прочих юристов он был привлечён к созданию новой законодательной базы для крестьянской реформы Александра II – царя-освободителя, как его называли. Освобождение крестьян произошло в 1861 году, реформе должна была соответствовать законодательная новелла, над которой работала большая группа юристов. Процесс был сложным, болезненным. Крестьяне ранее фактически приравнивались к имуществу – они были всё равно как стул или шкаф. Теперь этот «шкаф» или «стул» получал равные права, его нужно было уважать и считаться с ним…
О закономерностях истории
- Кони пишет, что у его команды была надежда, что новое законодательство приживётся, но не было никакой уверенности, поскольку то вопиющее воровство и безобразие, что творилось кругом, казалось настолько угнетающим, что вообще было непонятно, как в этом мраке может что-то произойти хорошее. Веры в человека уже совсем не было.
И вдруг после реформы, откуда ни возьмись, пишет он, появилось огромное количество молодых, деятельных, честных людей. Среди судей, присяжных заседателей и прочих, имеющих к судопроизводству непосредственное отношение. Кони был этим потрясён. Но после прогресса начался регресс. Так история России и движется – шаг вперёд, два шага назад. Царя-освободителя в итоге убили. Террористы-народовольцы, появившиеся после реформы. Конечно, многие из них были обычными психопатами, которые подвёрстывались под идеологию «освобождения» и т.п. Другая часть действительно верила, что можно кровью и человеческим мясом проложить себе дорогу вперёд. В то, что путь этот ведёт в ад, они не верили, жертвовали собой и считали, что другие тоже должны жертвовать. Вполне себе чудовищные люди. Почитайте «Бесы» Достоевского.
О вопросах мироздания
- Я помню своё выступление в Санкт-Петербурге в 1988 году, одно из первых. Зал набит битком. Народ, только почувствовав какое-то освобождение, кинулся, как ни странно, к писателям. Именно на писательские встречи было не пробиться. Люди были полны разных чувств, но выразить их не могли. И писатели казались теми, кто сможет высказать, проговорить то, что люди хотели услышать. Потому что было одно мычание, люди не понимали, что происходит, не знали, какие вопросы задавать. И как...
Тысяча человек в зале, каждый хочет что-то спросить. С заднего ряда кто-то вопрошает: «Скажите, а Бог есть?». Человек сидит в своей коммуналке (если это Питер) или в своей малометражке (если Москва). Душа и сознание человека полны вопросами о мироздании. Кого об этом спросишь? С кем поговоришь? С соседом по коммуналке? Информации нет, церковь фактически запрещена. На Пасху, чтобы отвлечь людей от крестного хода и службы, всю ночь гоняют песни польской эстрады. А тут писатель – он что-то журчит, рассказывает... Он может знать. «Скажите, а Бог есть?». Совершенно непонятно, что на этот вопрос отвечать…
О крысах и сирени
- Где-то до 1997-го или 1998-го я жила в квартире старого двухэтажного дома в Замоскворечье. Дом этот когда-то принадлежал церкви. Мне очень нравилось там, несмотря на то, что жизнь была дико неудобной во всех отношениях. Квартира наша была на первом этаже, а, стало быть, в полуподвале.
В наше окно кому-то особое удовольствие доставляло бросить горящий окурок. Или ещё гадость какую-нибудь. Дом покосившийся, во дворе – изрытый вперемежку с землёй асфаальт. Но при этом – сирень под окном. Грибы, которые росли рядом с нашим домом, напротив магазина. В центре Москвы.
Это было чудное разваливающееся Замоскворечье, которое мне ужасно нравилось. В доме постоянно пахло старой штукатуркой, в старых деревянных полах крысы прогрызли дырки и бегали ночью по квартире. В начале 90-х, когда было голодновато, крысы съели все кнопки у телевизионного пульта. Видимо, жир на кончиках пальца, оставленный на пластмассе, показался им чем-то съедобным.
Потом коммерческие банки стали выкупать эти дома (наш, правда, не купили) и сносить, а на месте перекосившихся аутентичных строений возводили новые, с кудрявыми решётками и огромными стенами. И уже тогда любители старины ходили и плевались в сторону этой застройки. Ещё никакого Лужкова не было, а на посту мэра Москвы был Гавриил Попов…
О ровесниках Толстого
- Когда читаешь описание юриста Кони своих современников, людей во власти, разговоры с ними, их суждения, их логику и выводы, в ужасе понимаешь, что многие из описываемых были людьми с такими заблуждениями, с такой надменностью и с таким запредельным высокомерием по отношению к простому населению, что напрашивается вывод, что никаких героев в то время не было. Что это не какой-то там блеск XIX века, который мы якобы потеряли…
Позапрошлый век вообще нам очень близок. Особенно благодаря литературе. Взять Льва Толстого. Без него мы бы многое не видели и не понимали – настолько подробно он описал множество тогдашних реалий. В этом смысле Толстой от нас находится на очень коротком расстоянии. Это не что-то непонятное, средневековое. По сути, психологически он наш ровесник. Поумней, разве что.