Сегодня инвалиды активно включаются в общественную жизнь, меняя своё положение в лучшую сторону. Они создают общественные организации, разрабатывают бизнес-проекты, проводят фестивали, оказывают бесплатную юридическую помощь социально незащищённым.
Сурдопедагог, психолог Любовь Алпатова, сорок лет жизни отдавшая очень особенной педагогике, считает: они давно живут не рядом, а с нами.
По наследству
Олег Хафизов, «АиФ в Туле»: Любовь Борисовна, как вы пришли в эту профессию?
Любовь Алпатова: Моя прабабушка была воспитателем и заведующей детским садом. Двоюродная тётя - воспитателем. Мама тоже работала в детском саду и часто брала меня с собой. Я с детства говорила, что буду работать в детском саду, а представители старшего поколения отговаривали меня - они считали, что, работая с маленькими детьми, я погублю все свои таланты. Вообще, в школе я не хотела взрослеть, меня вполне устраивало то состояние, в котором я находилась в 9-10 классах.
- Вы человек литературный?
- Благодаря бабушке Шуре, которая меня воспитывала, я знала гораздо больше тех девушек, с которыми мне пришлось учиться в педучилище - про Песталоцци и других мыслителей и педагогов. Когда я была ещё маленькой и не умела читать, бабушка пересказывала мне Толстого, она по ролям «представляла» для меня «Кавказского пленника», комментируя характеры и поступки каждого персонажа. Мы с ней рисовали, делали аппликации, она прекрасно шила, конструировала одежду. У нас дома устраивались утренники, мне делали костюм Снежной королевы с настоящей короной, платье снежинки... Бабушка часто цитировала стихи. Например, когда какой-то человек приходил в замешательство, она говорила: «Ну, порвалася времен связующая нить». Только позднее я узнала, что это придумала не моя бабушка, а Шекспир.
- Как начинался ваш путь в сурдопедагогику?
- Детский сад, в котором я начинала работать, сначала был так называемой «нормой» (полностью предназначен для обычных детей). Его заведующая во время учёбы в Москве познакомилась с преподавателями отделения сурдопедагогики и увлеклась этим направлением. Тогда и стал вопрос создания в Тульской области дошкольного учебного заведения для детей с нарушенным слухом. Сначала одно отделение, а затем и весь этот детский сад был отведён для детей с нарушениями слуха. Когда я начинала работать с глухими детьми, мои знакомые удивлялись: «Как ты будешь с ними работать, ведь твое главное оружие - слово?» Слово и осталось моим главным инструментом, но в другой форме.
Тогда у наших воспитанников был один дефект - нарушение слуха. Это дети глухих родителей, которые были прекрасно социализированы. Их родители были обеспечены работой, жильём и занимали прочное положение в обществе. В большинстве своём они прекрасные семьянины. У них в семьях очень хорошо разделены функции: отец работает, мама следит за порядком.
Письменной речью эти люди овладевают раньше, чем начинают говорить, ведь произношение для них очень сложно. Для того чтобы научить такого человека читать, надо просто перевести его мышление на другой код - письменный. Но как только он овладел письменной речью, у него начинает развиваться точно такое же словесное мышление, как и у нас. У нас, например, работала няней глухая женщина - у неё прекрасная письменная речь. Наш преподаватель дефектологии Валерий Николаевич Чулков говорил: «Глухие среди людей с дефектами представляют собой как бы элиту. Они наиболее близки к слышащим».
- А теперь?
- Сейчас к нам всё чаще приходят дети с комбинированными дефектами, например, с нарушением слуха и зрения, или с глухотой и ДЦП - таких детей раньше почти не было, но преподаватели предупреждали нас, что в дальнейшем детей с «чистыми» дефектами будет всё меньше. Возможно, это результат плохой экологии, вредного питания, каких-то злоупотреблений их родителей… Как бы то ни было, нам пришлось открыть для таких детей отдельную группу.
Специальная педагогика
- Как дальше вы продвигались по профессии?
- После работы в детском саду я сначала ушла в педучилище. Сейчас у нас нет отдельного учебного заведения для воспитателей детского сада. Но воспитатель детского сада - это дилетант в хорошем смысле слова. Он знает нотную грамоту, биологию, землеведение, математику, операции над множествами, у него хорошее энциклопедическое образование. Музыке он обучен, законы композиции ему знакомы. Впоследствии выделились такие специальности воспитателей, как инструктор по физическому воспитанию, руководитель художественной деятельности, музыкальный руководитель. Однако теперь почему-то решили, что для обучения всему этому достаточно одного отделения при педколледже.
В институте я работала на кафедре психологии, отделение «специальная педагогика и психология». Потом был ряд переименований, но смысл от этого не менялся. Всё равно это отделение по идее должно было бы называться «дефектологическим». Там готовили психологов, сопровождающих образовательный процесс детей с различными отклонениями от нормы. Хотя понятие нормы - весьма условное.
Как-то раз одна моя студентка замешкалась в аудитории, и студент крикнул ей: «Ты глухая, что ли?» Я сказала ему: «Саша, а вот представь, что она на самом деле глухая и хорошо читает по губам. Как ты думаешь, ей не было бы обидно?» Разве глухота, стенокардия - это повод для оскорбления? Никто ведь не говорит: «Эй ты, сердечник!»
- Как вы относитесь к столь модным сейчас эвфемизмам, заменяющим названия болезней?
- Зачем нужны обходные названия? Так, в одной китайской сказке мать дала сыну очень красивое длинное имя вместо короткого Ли. Однажды этот мальчик упал в колодец. Если бы дети закричали просто: «Ли упал в колодец», его бы успели спасти. А пока перечисляли все его имена, мальчик утонул. Так же и с этими «политкорректными» названиями. Чем лучше название «человек с ограниченными возможностями»? Кто их ограничил? Наши параолимпийцы доказали, что они как раз ничем не ограничены.
А общество готово?
- Вы, наверное, наблюдали немало интересных судеб?
- Сейчас в мою группу папа водит свою девочку. Он когда-то сам был воспитанником этого детского сада. В то время этот мальчик отличался большим желанием заниматься, с охотой шёл на все занятия. И сейчас он прекрасно владеет жестовой речью, а при необходимости переходит на устное произношение, и его все понимают. Он и от своей дочери требует: «Не показывай привет, а говори». Он прекрасный работник, водит машину.
Другой наш бывший воспитанник учится на историческом факультете и при этом работает в обществе глухих переводчиком, помогает людям, не достаточно владеющим устной речью, вести переговоры в каких-либо государственных структурах. Один из поздно оглохших детей, ходивших к нам в прежние годы, окончил «политех» и работает инженером-конструктором на крупном заводе. А его будущая жена тоже работала переводчицей в обществе глухих. Они прекрасно социализируются, у них очень дружные семьи. А дети, которые ходят к нам сейчас, - это дети тех детей, которые посещали этот сад 20-25 лет назад. Когда нам говорят, что они должны войти в общество на равных, я могу возразить: они уже прекрасно в него вошли. У каждого из шести человек, которые к нам ходят, есть своя машина, и они её водят аккуратнее, чем слышащие.
- Готово ли общество принимать таких людей?
- В нашей стране когда-то проводилось немало исследований на эту тему. Но более серьёзных работ, чем в конце 70-х годов, уже нет. И вся издаваемая литература до сих пор использует именно те исследования. Мы готовим так называемых лиц с ограниченными возможностями к вхождению в общество, социализации. И одновременно возникает вопрос: а готово ли общество принять их? Готовы ли люди видеть рядом с собой такого «странного» человека? К сожалению, общество часто отворачивается от таких людей. Может, он и находится на гораздо более высоком уровне IQ, но внешне это не очень выражено.
Однажды я с дочерью поздно вечером ехала в трамвае. Вдруг ко мне подошёл парень лет пятнадцати и стал как-то странно размахивать руками. Я встала и, не поднимая глаз, прошла с дочерью вперед. Потом он подходил к другим пассажирам, и от него все тоже отворачивались. Вдруг я поняла, что он глухой и всего-навсего хочет узнать, сколько времени, а ему никто не отвечает. Для этого он не использовал ни соответствующий жест, ни произнёс, хотя бы приблизительно, «сколько времени».
Это был наш ребёнок, но общество от него отвернулось, из-за того что он не такой, как все! А ведь это означает, что мы его просто плохо научили. Я подошла к мальчику и спросила: «Время»? Он обрадовался и закивал.
- Что самое трудное при встрече двух таких разных миров?
- Трудно бывает там, где дети оглохли у здоровых родителей. У родителей нет опыта передачи детям своего опыта говорящего, им кажется, что все вокруг нормальные, а они одни такие, они начинают обвинять друг друга, припоминают предков до десятого колена, и трагедия переходит в семью. Конфронтируют кланы мужа и жены, семья оказывается на грани распада. Видя такие затруднительные ситуации, я подумала, что мне надо получить и образование практического психолога. Оно мне очень помогло, и одну из своих работ я впоследствии назвала: «Отношение слышащих родителей к дефекту слуха у ребёнка».
- Всё же иногда создаётся впечатление, что неслышащие люди схватывают всё быстрее и лучше, чем мы…
- Язык жеста основан на абстракции, выразительно передаваемой в трёхмерном пространстве. Поэтому глухие разных стран мгновенно понимают друг друга, в отличие, например, от слышащего русского и американца.