Кажется, это было в какой-то невероятно другой жизни. Непогода, морозы, заблокированное антарктическими льдами судно «Михаил Сомов» и спасательная экспедиция, за которой следили на всей планете. Впервые в мире летал тогда в условиях полярной ночи пилот вертолета Ми-8 Борис Лялин. В том 1985 году Борису Лялину было 42 года. В этом году 28 февраля ему исполняется 80. Tula.aif.ru пообщался с юбиляром.
В лунную ночь летать можно
Сергей Гусев, tula.aif.ru: Борис Васильевич, участников той спасательной экспедиции сейчас называют последними героями советской эпохи. Вы представляли, что становитесь участниками чего-то необычного?
Борис Лялин: Не представляли, конечно. Работали как всегда. Просто я за семь антарктических экспедиций привык пахать в любых условиях.
– О ваших подвигах в 2016 году даже кино сняли – «Ледокол».
– Я был на премьере этого фильма. Порнография, а не кино. Полфильма про чулки какие-то рассуждают. Замена капитана судна зачем-то в Антарктиде. Как такое может быть? Люди, которые сценарий писали, вроде консультировались с нами. В общем, задумка фильма хорошая, но сделан он средне. Хотя я же как пилот его оценивал. Может, с точки зрения капитана там все по-другому.
– Как вообще можно летать ночью, когда кругом всегда темно?
– Если хорошая лунная ночь, летать можно. И разведку вели, и далеко улетали от парохода – километров на 200 – 250, смотрели лед. С нами – целая команда гидрологов.
– И все это, несмотря на сложные метеоусловия?
– У меня есть семья, я и сам хотел еще пожить. Напрасно не рисковали. Если ничего не видно, зачем лететь. Выбираешь маршрут так, чтобы обзор был хороший. Было и триста, и пятьсот, и тысяча метров. В зависимости от того, какая погода. Нет облачности – хорошо. Зимой ночью более-менее видно, и разломы видны. Если сомневаешься – все посмотришь своими глазами.
– Но это только визуальный контроль?
– А что там еще в облаках увидишь? Обледенение двигателя такое , что чик-пык и готов, лети и садись, где хочешь. Только кто тебя искать будет? Если далеко улетел, то связи нет никакой. Нет, голову мы не теряли. Если только «наука» (научные сотрудники): им надо туда, вынь да положь. А назад как ты будешь возвращаться?
– То есть они еще более безбашенные, чем вы?
– Не то слово. Абсолютно безбашенные, у нас маленькая башенка оставалась. Они брали всегда на пушку. Говорят: мы с ребятами раньше так летали, все нормально было. С какими ребятами – загадка. «Пошлешь» - начинают тебя уважать. По своему опыту скажу, всегда с уважением относятся к тем летчикам, которые сами не бились, не умирали, не убивали народ.
– Но вы ведь не сразу в антарктические пейзажи попали. Говорят, путешествие на ледоколе через экватор – это очень сильные впечатления.
– Так все экспедиции с северного полушария в южное идут через экватор. Замучали эти тропики, в каютах спать невозможно: пароходы ведь без кондиционеров были. Выходили на воздух и там стелили, хоть ветерочек обдувает. Еще мочили простыни и ими укрывались. А когда проходишь через штормовые широты – да, незабываемо. Обязательно покачает хорошо несколько дней. По коридору не пройти. А тут еще мы шли на ледоколе. У него форма корпуса не килеобразная, а как яйцо, чтобы лед не раздавил. Ледокол в этих местах очень болтающийся и неустойчивый. Мотает сильно из стороны в сторону. Некоторые такую качку нормально переносят, а некоторых рвет постоянно.
Кругом только лед
– Борис Васильевич, вы родились в Тульской области – в деревне рядом с Узловой. Что помните о том времени?
– Ну какие воспоминания... Деревня захудалая, напротив какой-то завод строился. Отец был в командировке, он метростроевец. А я просто маленький пацан. Несколько лет назад меня позвали, я приезжал в родные места, на День города.
– А Антарктида? Какие с ней ассоциации?
– Песню такую пели: «А вокруг этот долбаный лед». Молодые все были, романтики. В Антарктиде бывает лето и зима. Это огромный материк. На побережье потеплее немножко. Вглубь - холодно!
Я после летного училища в Якутии работал, там многое увидел. Примерно знал, что меня ожидает. Предложили – поехал. Летал на Ми-8. Это была первая экспедиция, когда послали сразу четыре вертолета.
Экспедиции долго длятся. Месяцев восемь, а если зимовка, то еще дольше. Мы в полярный день работали. Обеспечивали все станции. Подходит пароход, он же к материку не приблизится, там нет причала. Значит, производишь разведку с гидрологами – они смотрят, как пароходу подойти поближе. Потом начинаешь разгружать. Многие вещи без вертолета невозможно перевезти. Потом народ развозишь, на станции работаешь – обслуживаешь гидрологов, геологов, гидрофизиков.
– Правда, что в Антарктиде такие ветра, что незакрепленный вертолет запросто может унести?
– Вертолет такой формы, что его не унесет. А вот лопасти крепят, их ломает ветер будь здоров. Сколько раз такое было. И самолеты, винты на них надо крепить. Это все быстро делается. Одевается уздечка такая – трос - и в фюзеляже натягивается. Там предусмотрено все.
Пингвин и пингвин
– Как одеваются в такие холода?
– Нижнее белье надеваешь, на это нижнее белье еще чего-нибудь. Ватные костюмы хорошие, куртки меховые. Сапоги резиновые или яловые. А вот унты никогда в жизни не носил в Антарктиде, хотя они все время были со мной в кабине вертолета. Во-первых, они намокают. Пришел в кабину, снег растаял, сразу мокрыми становятся. А так в яловых сапогах, с портянками, очень удобно. Вообще полярные летчики – они как куркули. Весь «НЗ» рядышком лежал в кабине – запасная одежда, питание. А бортрадист в составе экипажей – это куркуль из куркулей. Всюду у него лежит поесть. Это годами нарабатывалось, чуть ли не с Арктики, с папанинских времен. Для экипажа в вертолете или в самолете всегда что-нибудь спрятано. Нечего есть, а он достает спирт откуда-то, коньяк. Если в экипаже полярные зубры, то в кабине обязательно должны еще быть две-три автомобильных покрышки.
Когда зависаешь над землей, покрышки плоско бросаешь вниз, чтобы они упали на снег. На это колесо потом садишься. Землю с воздуха иногда определить очень сложно. Белизна сплошная кругом. А черное пятно покрышки хорошо видно.
– Как налажен быт на станции?
– Ты же не сидишь все время где-то в зимней пустыне. С парохода работаешь, со станции, летаешь с геологами, иногда на двести-триста километров. Там есть домики, которые на вертолете можно перевезти тросом на пароход, на санях отбуксировать. Если работаешь на больших станциях, там комфортно. С геологами немного сложнее – никакого комфорта, в домиках живешь.
– Вы же еще в девяностых поработали в составе первой советско-американской дрейфующей научно-исследовательской станции. Какие воспоминания?
– Да нормально было. Никаких проблем или напряженной обстановки. Американцы также пили водку и джин. Это было в 1992 году. Жили в палатках на льдине в западной части моря Уэдделла.
Обязательно кто-то найдется, кто два слова знает по-английски, а кто-то из них - столько же по-русски. Мы плотно с американцами недели две работали, потом летали уже с дружескими визитами по разным станциям. В основном это была разгрузка судов.
– Вы держали настоящего антарктического пингвина в руках. Поделитесь ощущениями.
– Когда ты в первый раз попадаешь в Антарктиду – о, пигвин! А потом – ничего особенного. Ну пингвин. Любопытные они – встанут неподалеку и стоят смотрят. Интересно смотреть, когда они ходят в припаянном льду около берега. Колонии у них на несколько километров. «Гу-гу-гу» шумят. Антарктида затягивает, к ней быстро привыкаешь.
