Поводом пообщаться с актером тульской драмы Николаем Бутениным оказалось старое фото, сделанное еще в советские времена в тульском кремле. Оказывается, с Тулой-то у звезды фильма «Праведник» – давняя историческая связь.
Русский язык как иностранный
Сергей Гусев, tula.aif.ru: Какого же года это фото, Николай Владимирович?
Николай Бутенин: Это было в 1985-м. Я учился в Щукинском училище, и мы поехали на экскурсию в Ясную Поляну, по дороге остановились в Туле. Возле входа у Одоевской башни бегал какой-то мужик. Говорил: фотографирую бесплатно, фотографирую бесплатно. Фотографировал, как и обещал, бесплатно, но оказалось, что фотографии – только за деньги. Потом отправились в Ясную Поляну. А я же с Севера. Запомнил, что там продавали очень дешевые яблоки – всего рубль за ведро. У нас девчонки купили.
– У вас же в училище преподавал Евгений Князев, он тоже туляк. Приезжал, кстати, недавно в Тулу со спектаклем «Пиковая дама».
– Я знаю, да. Он как раз у нас начинал как педагог-стажер, мы его первый курс. А у него наставником была знаменитая Лидия Владимировна Ставская, которая на базе Щукинского училища создала уникальный театр мимики и жеста. Нигде в мире такого нет. Параллельно с нами учился туляк Миша Хмуров. Он потом уехал в Америку, снимался в Голливуде. Сейчас вернулся, теперь активно снимается в российском кино. Так-то у нас был целевой набор, национальный – шестнадцать человек всего. У меня стоит в дипломе в графе иностранный язык – русский, коми.
– Это как?
– Нам прислали педагога молодого, она на нас насела, чтобы мы учили язык коми. А у нас же почти все русские были. Дело в том, что в Коми практически в каждой деревне свой диалект. Исторически так сложилось, они жили ведь по рекам, и очень изолированно. Заново язык легче выучить, чем освоить все эти диалекты. До смешного. Есть кай – маленькая птичка. А на Севере кай – это ругательство.
Поэтому Кай Метов туда не приезжал и «Снежная королева» там не котируется. Мы, помню, поехали с Коми-театром на гастроли. Играем какую-то бытовуху, а народ ржет. Спрашиваем: что такое? Да вот, говорят, приехали столичные артисты и матом ругаются. По переписи до революции в Коми всего-то двести с лишним тысяч людей было. Потом, в советское время, поехали этапы, стало миллион триста. Сейчас опять меньше. Угольные города погибают. Наш завод погиб – крупнейший на северо-западе был керамический завод. Я там работал на изделии 1515 для ночных танковых прицелов. В то время это была большая тайна. У меня батя занимался пресс-формами для них.
– То есть по первой специальности вы кто?
– Слесарь-инструментальщик. Помню, появился у нас в цехе индийский инструмент, блестючий такой, и мы все, молодые слесаря, побежали его себе менять. А нам в инструменталке – вы же через пару недель его назад придете отдавать, не возьмем. Все это красиво, но ломается. Сносу не было советским пассатижам, молоткам. Говорят, очень хороший инструмент был сразу после войны, когда на переплавку пошла бронетехника. Те топоры – им до сих пор сносу нет. У нас же как в Союзе было – машину купил, еще и внуки на ней должны ездить.
– И ремонтировать ее еще самому уметь.
– Навыки тоже теряются. Я, считай, тридцать лет за рулем не сидел. Сейчас машину купил, заглянул под капот – нихрена не понимаю. А когда в армии служил, в грязи, в холоде – все сам делал. Помню, у нас бензонасос украли с «Урала». И мне ротный приказывает: ночью идешь на дело. Мы надели танковые куртки, пошли за насосом. Как раз под восьмое марта это было. Сторож был пьяный, собака тоже пьяна, никто ничего не заметил.
– Это на БАМе уже?
– Я строил восточный участок. Правда, комсомольцев там не видел. Были химики, солдаты и зеки. Работа тяжелая. Здесь по вечной мерзлоте клали насыпь. Мороз весной отходит, она оттаивает и все уезжает. Поэтому от Комсомольска до Березового, казалось бы, рядом – 202 километра, семь часов поезд шел.
– А где комсомольцы?
– Это западный участок, там полегче. Зато к нам в часть из Комсомольска все ездили в магазинчик. Там были японские магнитофоны, чемоданчики «дипломат». А как еще народ завлекать? Были зарплаты хорошие и снабжение. Плюс сухой закон. Куда деньги тратить? Люди получали до тысячи рублей, когда в театре ставка сто десять была. Я когда учился в Москве, у нас студент был Андрей Соколов, на курс моложе. Тот, который потом в «Маленькой Вере» снимался. Так он подъезжал к училищу на своих «жигулях». Год работал на БАМе, заработал на машину.
Театр, где актеры не опаздывают на выход
– По вам ведь географию можно изучать: БАМ, республика Коми…
– Один из плюсов актерской профессии, что ты можешь за казенный счет попутешествовать по миру. Когда я работал в национальном театре, мы каждый год ездили на гастроли в Финляндию. Еще в Норвегии были, в Болгарии. Меха, в которых мы летом скакали, народ западный любит.
Норвегия – красота скучная. Скалы, водопады и бабы страшные. Неделю-полторы мы работали на фестивале, который устраивают здесь для поддержки местной народности. Со всего света приезжают музыканты, фокусники, индейцы в перьях, и нас туда. Сами местные эти две недели гуляют. Напиваются вусмерть. Полиция ходит, переворачивает их, чтобы не захлебнулись. А я ходил в бандане, и ко мне один местный привязался: пистоли, пистоли. Переводчик подсказывает: хочет, чтобы вы продали ему свой пистолет. Отвечаю: может, лучше калашникова? Нет, пистоли-пистоли. Говорю: нахрена тебе пистоли? А я зимой буду ездить на снегоходе и с одной руки олешеков стрелять. Короче, вот так я договорился о поставке крупной партии пистолетов. Шучу, конечно.
– Сами на охоте когда были последний раз?
– Сто лет назад. Во-первых, я всегда был браконьером. Охотничий билет в тайге получать смысла не было. У нас поселок городского типа. За околицу вышел, ружьишко взял, уже охота. В тайге это нормально. Только в девяностые это стало дорого, дешевле курицу купить. Я как-то в Туле зашел в торговые ряды в кремле. Смотрю: рогатка. Сто рублей. А жгут на ней – я бы за такой жгут родину продал в детстве. Поехал летом к матушке, взял подарок племяннику: вот тебе, Егорка, рогатка. Он: а что это? Мужику десять лет! Я в десять лет уже взорвал все, что можно. Ну как? Сейчас охотники пропали, дичь вернулась, и все быстро восстанавливается. Волки в поселке теперь задирают собак, таскают домашнюю птицу. Просто мы начинаем очеловечивать их, но это зверь, который живет по своим законам. Он тебя задерет даже без всякого злого умысла.
– У вас что за поселок, получается? Из ссыльных?
– Да, 58-я статья в основном. У Федьки Кузюбердина, с которым мы вместе учились, дед полковник. Высокий! Мы его очень боялись. Мы с Федей на охоту, на рыбалку – вместе. Он был очень начитанный, и, помню, в беретике таком ходил. А на БАМе, помню, в поселке – идет такой старик, высокий, выправка у него прямая, военная. Не помню, личный адъютант то ли Юденича, то ли Деникина. Это восьмидесятый год, сколько уже после Гражданской войны прошло.
Я сам деда не застал, отец про него рассказывал. Офицер, два лагеря прошел. Вот, кстати, в тех местах, где снимали «Праведника» – Новоспасский лес, он там как раз получил ранение. Это было в 1917 году, когда женский батальон смерти здесь принял первый бой. Дед не был обиженным на советскую власть, как тот же Солженицын. Я, кстати, с творчеством Солженицыным столкнулся, когда играл в фильме «Один день Ивана Денисовича». Я бы сам так сидел – с хорошими людьми, ни одного уголовника. Поэтому мне Шаламов гораздо ближе. Есть обиженные, а есть те, кто прошли через лагеря, но остались людьми.
Я бы сам так сидел – с хорошими людьми, ни одного уголовника.
Так вот дед в 1914 году в Казани закончил военное училище. Я нашел в интернете справку рязанского концлагеря военнопленных после Гражданской войны: поручика Бутенина Николая Федоровича освободить на исправительно-трудовой фронт. Он же военспецом был, химик по образованию. В 1930 году, когда военспецов начали шерстить, его снова арестовали, десятку, и в лагерь. Брата деда расстреляли в 1932 году, он тоже офицер. Сестра его пела в Большом театре – Маргарита Бутенина. И вот бабушка старшего сына оставила в Москве, бросила все, и поехала хрен знает куда, на перекладных, по рекам, к мужу.
В 1937 году родился мой отец. А старший сын Николай в 1941-м, еще до войны, пошел в летную школу добровольцем, хотя мечтал стать актером, петь в Большом театре. В 1944 году он погиб, 14 декабря. Меня Николаем назвали в честь него. И так получилось, что 14 декабря 1980 года я принял присягу.
После Воркуты деда направили в поселок Водный. Когда здесь бурили нефть, нашли еще и минеральные воды. Хотели даже делать здравницу на основе радиевых ванн. Считалось, что это полезно. Кстати, в нашем поселке первая нефть в европейской части России добыта. Там, где была та скважина, установлен памятник. В восьмидесятые поселок был признан лучшим в России. Первый бассейн в Коми здесь появился.
– Ну и люди сидели известные.
– Каждый лагпункт имел свой театр, начальники мерились друг с другом, у кого круче труппа. Солисты большого театра, дирижеры, известные в театральном мире актеры. В Воркуте сейчас добились, чтобы театр назвали именем Бориса Мордвинова, создавшего тогда первый театр за Полярным кругом. В Ухте построили ДК – уменьшенная копия Большого театра. Из него в девяностые годы храм сделали. Тоже, конечно, перекос. А в Печоре есть старый театр, у которого гримерки в подвале, они же камеры. Поэтому актеры никогда не опаздывали на выход.
– А у вас в Водном?
– У нас в поселке был огромный ДК, и там заводской музей. В нем часто проводили какие-то собрания. Здесь в уголке, где в витрине лежала пробирка, на которой написано «соль радия», можно было прикорнуть. Все думали, что это бутафория. В восьмидесятые, когда появились первые дозиметры, эту пробирку взяли и померили. А от нее радиационный фон! Мой отец делал для этой пробирки свинцовый саркофаг.
– Это же неожиданно, что вы при всем при этом стали актером?
– Актером никогда и не хотел быть. Я слесарь, шофер, на охоту с семи лет, хоккеист. Меня наши, заводские, уговорили попробоваться из-за голоса, все-таки тетка в Большом театре пела. Вот такое случилось судьбоносное для меня решение.
