Режиссёр, драматург, сценарист, композитор, прозаик, поэт — это всё Марк Розовский. Его театр «У Никитских ворот» посетил Тулу с кратковременными гастролями, а сам художественный руководитель театра ответил на вопросы tula.aif.ru.
Высоцкий бы это не одобрил
Сергей Гусев, «АиФ в Туле»: Марк Григорьевич, вы с гастролями в Туле в первый раз, но спектакль по вашей пьесе на нашей сцене когда-то был — это «Концерт Высоцкого в НИИ».
Марк Розовский: Он у нас в репертуаре и сегодня. Мы этот спектакль много лет не играли, но до этого он прошёл более шестисот раз. У меня намечался юбилей, и актеры решили сделать такой сюрприз — тайно от меня репетировали и самостоятельно восстановили спектакль, привнесли туда много нового.
— Но что для нынешнего поколения и сегодняшних зрителей история о том, как руководство какого-то НИИ боялось разрешить концерт Высоцкого?
— Правильный вопрос. Новое поколение живёт в другой социальной среде. Многие вещи, которые были очень узнаваемы для того времени, когда пьеса написана, сейчас выглядят таким ретро-воспоминанием. Но все всё понимают.
— Смеются в тех же местах?
— Смеются и в тех местах, и в других. А иногда не смеются в тех местах, где надо бы смеяться. Но успех всё равно большой.
— Для вас было удивительно такое возвращение? Ведь в этой истории Высоцкого как такового даже нет.
— Он как бы незримо присутствует на протяжении всего спектакля. Об актуальности скорее говорит зритель: ну слушайте, ничего же не изменилось. Да нет, отвечаю, изменилось, изменилось. — Да нет, у нас все то же самое. Конечно, я не претендую, чтобы это была сатира на сегодняшний день. Но если сатирическая комедия сохраняет какую-то актуальность и сегодня, это же хорошо.
— А вы кино про Высоцкого смотрели? Понравилось?
— С Высоцким, если честно отвечать, произошла история после смерти, которую лично он бы не одобрил, как мне кажется. Высоцкого облизали и официализировали.
— А еще маргинализировали...
— ...и канонизировали. Высоцкий был бунтарь и совершенно неудобен ни для кого — ни для обывателя, ни для власти, ни для вообще своего времени. Он был знаком очень высокой гражданственности, которая сегодня отсутствует в творчестве. Я имею в виду ответственность поколения за то время, в котором это поколение живёт. Произошла некоторая деградация культуры, дебилизация. Даже министр обороны, помню, в своё время об этом говорил. Не министр культуры, а министр обороны. Это печальные качества нашей новейшей истории. Я говорю об этом с горечью. Возникло поколение людей, которые в большей мере аполитичны, а значит, менее ответственны за свою судьбу и судьбу страны в конце концов. Потому что молодое поколение — это поколение, которое так или иначе определяет будущее.
— Вы же были с Высоцким знакомы?
— Знаете, если мы говорим о наследии Володи Высоцкого сегодня он воспринимается совсем не так, как воспринимался при жизни. Мы с ним ездили в круиз на теплоходе из Одессы в Батуми. Круиз был бесплатный, но мы, артисты, два вечера в неделю выступали перед пассажирами. Это была в основном наша студенческая студия «Наш дом» — Семен Фарада, Зяма Высоковский. Высоцкий был просто артистом с Таганки. Я знал пять-семь его песен, но ста песен точно не знал. Наши каюты рядом. Высоцкий всё время бренчал что-то на гитаре, а Марина Влади на палубе сидела и загорала. Вдруг слышу, дверь в каюте у Высоцкого хлопнула, он по коридору бежит. Я за ним. Оказалось, на палубе кто-то из наших подвыпил и к Марине Влади полез. Ему сказали, он побежал драться. Как можно с Высоцким драться, этого парня просто заклевали.
— Теоретически в детстве вы и сами могли с ним драться.
— Ну да. Мы практически одногодки, его детство прошло рядом с моим географическим двором. Только я на Петровке, а он не на Большом Каретном, как в песне, а на Мещанской.
Чехова не бывает мало
— Вы сказали, что Высоцкий сегодня воспринимается уже немного по-другому. Как, например, Пушкин? Человек, который жил когда-то давно, и стал просто артефактом истории и школьного учебника?
— С каждым человеком, который выражал мысли своего поколения, так происходит. Так и с Бродским произошло, и с Маяковским. А вот Чехов, например, мне кажется, чем дальше мы живём, тем больше в нём нуждаемся. Он настолько глубокий писатель, которого надо ещё копать и копать, выясняя, что же он хотел сказать и нам, и своим современникам.
— Для школьников Чехов — это набор определённых рассказов. А для вас?
— Без Чехова не было бы ни этого театра, не было бы меня как режиссера. Первый наш спектакль назывался «Доктор Чехов», это своеобразная наша «Чайка». Сейчас идут спектакли «Шутки Чехова», «Дядя Ваня». Только что вышла «Душечка» по Чехову, через неделю будет «Попрыгунья», и ещё через полторы недели «Анна на шее».
Это такой триптих — Чехов. Женщины. Чехова не бывает мало. В репертуаре нашего театра много Чехова, и Чехова разного, разноязыкового, разностилевого. В Чехове для театра соединяется его великий психологизм со стихией игры. Это всегда огромная школа для актера. Сегодня, в наше время, для меня Чехов — это спасательный круг. Через Чехова я обращаюсь к человеку, отвоёвываю человечность вместе с Чеховым, как главное качество его миросознания, присущее всей русской литературе девятнадцатого века, и двадцатого в лучших её образцах.— Вы успеваете следить за событиями нашей нынешней культуры? Смотрите, например, что-то из кино, сериалов?
— Сейчас, к сожалению, не смотрю. Мне уже жаль времени на всякую хрень собачью. Наверное, есть и хорошие сериалы. Но, конечно, время чувственного и философского кинематографа ушло. Говорю об этом с большой горечью.
— Вам не предлагали поучаствовать в каких-то кинопроектах? Всё-таки вы автор культового, как теперь говорят, сериала про д’Артаньяна и трёх мушкетеров.
— Сегодня кино достаточно клановое. Придите к нам в театр на «Капитанскую дочку». Там потрясающую музыку, такую же, как в «Трёх мушкетерах», создал Максим Дунаевский. Блистательный мог бы быть фильм. Уже завтра можно было его снимать, эта картина с уже готовой музыкой, с готовой драматургией могла бы точно так же повторить успех «Трёх мушкетеров».
Во-первых, патриотическая тема — она мощная у Пушкина. Там есть тема бунта русского, бессмысленного и беспощадного. Там есть любовь романтическая. Там есть героика, подвиг народный. Потрясающие характеры, есть Швабрин с его предательством, подлостью. Там есть прекрасные мелодии, пушкинская интонация. Только надо вложить деньги. При этом нет ни одного собрания кинематографистов, где не говорилось бы о том, что у нас нет подросткового кино, что у нас должно быть патриотическое воспитание наших детей, молодёжи. Ну так сделайте «Капитанскую дочку» — вот она, у вас под носом. Нет, все заняты другим.
Русский мюзикл должен вызывать сострадание
— Идея фильма «д’Артаньян и Три мушкетёра» тоже ведь родилась, насколько известно, не сразу.
— Сначала это была театральная постановка в ТЮЗе. Потом я пригласил на спектакль главного редактора киностудии, который до этого всё говорил: пиши заявку, пиши заявку. Отвечаю — какая заявка, у меня пьеса готова, приди посмотри спектакль, и всё будет понятно. Он пришёл. Вдруг, когда кончается спектакль, зал неистовствует, он вскакивает со своего места и бежит в гардероб. Я за ним по лестнице, догоняю, а там зал продолжает неистовствовать. Честное слово, было именно так, как я вам сейчас рассказываю. Спрашиваю: ну как? Он, надевая пальто: завтра придёшь на студию, заключим с тобой договор. Вот так была решена судьба быть или не быть фильму «Три мушкетёра».
— В подобное больше не верится?
— Те, люди, которые отвечают за кино, заняты своими проектами, у них свои взаимоотношения. Это с одной стороны. А с другой — слепоглухонемая компания людей, которые распределяют деньги между собой. Поэтому мне уже даже не хочется туда лезть и что-то пробивать. Это ведь должно быть автоматом. В Голливуде, если есть проверенный мюзикл на Бродвее, он тут же снимается в кино и забирает весь мировой рынок. А у нас нет такой индустрии.
— При этом в вашей творческой биографии есть не только мушкетеры. Вы ведь и постановщик первой советской рок-оперы «Орфей и Эвридика» Александра Журбина. Тоже, можно сказать, проверенный успехом мюзикл.
— Была тысяча спектаклей в тысячных залах по всей стране. Успех громадный.
— И что, вот так просто в те времена разрешили рок-оперу?
— Начать с того, что это не совсем рок-опера. Тогда рок-опера была только одна — «Иисус Христос суперстар», и считалось, что это не наш жанр. Но это был наш опыт, на русском языке, с прекрасными музыкантами, ленинградцами, ансамблем «Поющие гитары». Солисты — Ирина Понаровская и Альберт Асадуллин. Тогда это называлось зонг-опера. Как раз Брехта разрешили, а у Брехта были зонги. Зонг в переводе песня, песенная опера. Меня потом Пугачева познакомила с автором либретто «Иисус Христос — суперстар» Тимом Райсом, когда он приезжал в Москву. Пугачева в то время, как раз хотела создать театр песни. Но это все-таки разные жанры. Наш, русский мюзикл должен, в первую очередь, вызывать сострадание, как и классическая русская литература. Другая чувственность, другая философия.
— Поделитесь ощущениями — какового это вообще браться за инсценировку такой вечной книги, как «Три мушкетера».
— Я же ученик Георгия Товстоногова. Главный его завет: ставить автора, а не что-то вместо него. Сейчас много постановок Чехова вне Чехова, Достоевского вне Достоевского. Это не мой путь. В истории про мушкетёров — вечные ценности. Процитирую программку к спектаклю: «Жизнь, смерть, любовь, геройство, самовластие, интриги, приключения, злодейство, предательство. И над этим конгломератом превыше всего стоит святая мужская Дружба, как единственная ценность, спасающая человека в любом времени и пространстве». Это наша концепция в «Трёх мушкетерах», и кредо нашего театра.