Инна Тарада - актриса академического театра драмы в Туле и автор поэтических моноспектаклей. В день театра, 27 марта, она рассказала tula.aif.ru о том, как стать актёром, чем интересны современному зрителю Цветаева и Высоцкий и что связывает её жизнь с Шамбалой.
Старуха и мышка
Сергей Гусев tula.aif.ru: Инна, вы ведь после окончания института вполне могли оказаться не в Туле, а в каком-то столичном театре.
– Что вообще надо, чтобы прийти пробоваться в московские театры? Наверное же по телефону договориться, рекомендации иметь.
– Какие там рекомендации! Я была абсолютно бесшабашная, вообще без страха перед миром. После института я шла по всем театрам. Пришла к Ефремову. Мне говорят: мы не берем со стороны. Отвечаю: я жду Ефремова. Мне: «Он послезавтра приедет». – Передайте ему, что я приходила. Пошла в театр Спесивцева. Меня сразу взяли, но жить надо в подвале. А я тогда ужасно боялась крыс. В доронинском МХАТе предложили комнату на троих в общежитии. Тоже отказалась. Хотелось всего сразу – чистоту, красоту, дворянский стиль. Это всё мое чистоплюйство.
– Жалеете сейчас?
– Всё оправдывается моей дочерью Юлианой. Нет, не жалею. Я хотела быть свободной в своем быте – читать, наслаждаться, определять самой куда пойти, во сколько встать.
– А в Туле как оказались?
– Заканчивала ярославский театральный институт, приехала завлит тульского театра Ольга Николаевна Кузьмичева смотреть студентов. Увидела меня в двух ролях, в том числе я играла старушку в спектакле «Дни нашей жизни» по Леониду Андрееву. Помню, ходила по Ярославлю, искала эти образы измученных, старых, жадных и голодных людей как на картинах Домье. Потому что моя героиня продавала свою дочь. А в Туле первые две роли были Красная шапочка и Глафира в «Волках и овцах» Островского. Вообще, как бы я ни рвалась потом из Тулы, она меня всегда возвращала.
– Это вы ещё и о Петербурге?
– Да, через год я уехала в Петербург. Ночевала три дня на вокзале, просто заходила в театры, которые мне встречались. В Театре комедиантов сказали: берём! Еду к Попову, боюсь его видеть, оставляю записку: «Александр Иосифович, я должна попробовать». На новом месте жить негде, на первых порах ночую в театре. Потом поселяюсь в общежитии на Черной речке, живу буквально среди бомжей. Туда-сюда ходили мужские тени, а ночью – пьяные, трезвые они мне стучали в дверь комнаты. Жила я там, где-то месяц. Комендантше, Ане, купила коробку конфет, и жила бесплатно. Представляете? Иду в другой театр, там мне дают роль мышки. Думаю, куда я попала, все сравниваю с нашей Тулой. Потом начинаю играть в театре «Комедианты» у Михаила Левшина, это рядом с Московским вокзалом. Ещё у него я мыла пол и была помощником режиссера. В результате решила уходить. Прошусь обратно в Тулу. Попов собирает труппу: ну что, возьмём Тараду обратно? – Возьмем. А у меня уже долг пятьсот тысяч от этой неустроенности.
– Как вы долги-то отдавали?
– Иду по Невскому, смотрю: нужна посудомойщица, меня берут. И месяц я мою посуду. Три дня в неделю по двенадцать часов. Никому ничего не говорю. Параллельно продаю фрукты и овощи на Невском проспекте. 250 тысяч вернула. Приезжаю в Тулу. По утрам в театре мою пол, зеркала. В конце концов меня берут за руку и ведут к директору, говорят: у неё долг, и Борисов эти деньги погашает. Сергей Михайлович – святой человек. Знаю, что он так всю жизнь поддерживал многих актёров. Так закончился мой Петербург.
Жизнь гениев
– В Туле вы известны ещё и как автор моноспектаклей, посвящённых знаменитым творческим людям. Как возникла эта идея?
– Спустя лет пять или семь после возвращения я стала загружена меньше в театре. Это оказалось на руку, вдруг начала понимать, что надо делать свои вещи. Я с детства любила читать. Уже в четырнадцать лет зачитывалась Ольгой Берггольц, Цветаевой, Ахматовой. И потом меня дико тянуло к судьбе Марины Ивановны Цветаевой – как перелопатило эту женщину кровавое колесо истории. Она меня увлекла и своей личностью, и историей с мужем.
– Современного зрителя это тоже цепляет?
– Им это интересно. Как этот поэтический, светлый дух сталкивался с реальностью, как выживал.
– Что-то для себя открывают после спектакля, как думаете?
– Да, открывают. Ведь сколько грязи про неё написано. Хотелось где-то её оправдать. Марина Ивановна жила ведь мифологемами. Не надо её судить, это жизнь гения, очень сложная.
– Высоцкого тоже открывают?
– И Высоцкого, и Марину Влади. Ведь спектакль создан на основе её книги «Прерванный полёт». Многие до сих пор считают, что Марина его чёрной краской мазала, а она его спасала, это есть в книге. И он сам писал: «Тобой храним».
– Чем привлёк Маяковский? Тоже неоднозначностью жизненной истории?
– Я вижу в нём не скандальность, а умение любить. И его фраза: «в любви нет команд» для меня определяющая тягу к этому человеку.
– Сильно утомляют такие спектакли – когда вот так, больше часа наедине со зрителем? Что-то это меняет в вас, как в актёре?
– Конечно, выматывают. Мне надо потом полдня помолчать, подумать. Как актёр я, конечно, вообще сильно менялась все эти годы. Если Александр Иосифович Попов во мне культивировал роли героинь, то Дмитрий Алексеевич Краснов давал роли жёстких героинь острохарактерных, воспитывал во мне стержень. Я ведь совсем не умею давать сдачи, не умею ни скандалить, ни рычать в ответ.
Шукшинский космос
– Вы ведь с Алтая. Как вообще оказались за тридевять земель от дома?
– У тетя родная, тетя Надя - актриса. Она в шестнадцать лет сбежала из дома в Тобольск. Мама скрывала побег сестры три дня. Потом её выдали, и бабулька ринулась в Тобольск. Но тётя Надя уже поступила в театральное училище. Бабулька могла только принять это как факт. Потом тётя уехала в Москву, вернулась в Бийск. И как-то, когда поехала на море, встретила в поезде своего будущего мужа. Не актера, учёного. Эта встреча определила судьбу тети Нади. Она уходит из театра и уезжает в Москву. Дядя Дима, между прочим, знаменитый учёный. Он рассчитывал лапы лунохода. И вот мне тетя Надя говорила: «Инна, твоя звезда – это Европа. Тебе надо уезжать из Барнаула. Попробуй».
– И как легко отпустили?
– Мама очень легко. Она знала, что я уже загорелась. Но мама плакала три дня дома, а я в поезде. Мне одна женщина тогда сказала: «Я тебе желаю, чтобы в жизни встречались только добрые люди». Я ехала на второй полке, не слезая, и плакала, плакала. Я так маму свою люблю. Семь лет назад я её сюда перевезла. А поехали мы в Москву студийцами. Но первый год почти никто не поступил, очень поздно приехали. Сама я оказалась в Ярославле.
– А вроде бы и в Щепкинское училище поступали.
– Это уже через год. Но получилось как. Саша Кузнецов, он снимался в фильме «Джек Восьмёркин американец», был озабочен снять «Джен Эйр». Меня на главную роль утвердили без кинопроб, только с фотопробами. Им лицо было нужно. Я тогда встречалась с Гундаревой, с Шакуровым мы первую сцену снимали. Жена Юрия Соломина мне тогда сказала: «Инна, твой размер 42 – 44, раздельное питание». Вот у меня всю жизнь после этого раздельное питание. Но начались съёмки, и она же меня из училища отчислила. Одновременно учиться и сниматься там запрещено. А в 1991 году случился путч, и на продолжение съёмок не хватило денег.
– А ведь этот фильм мог стать настоящей путёвкой в жизнь.
– Ну, конечно. Зато я очень горжусь тем, что снималась в небольшом фильме «Мой первый роман» с Марией Миной по рассказу Надежды Тэффи. Он сразу же на различных международных фестивалях собрал семь первых мест.
– От Сростков, родины Шукшина, дома жили далеко?
– Моя мамочка, Юлия Ивановна Кузнецова, родилась в селе Шульгин Лог, которое смотрит на Сростки. Когда Шукшин снимал «Печки-лавочки», на съёмки как раз и пришли жители Сросток и Шульгин Лога. Весь этот люд, который в первых кадрах фильма, мамочка моя знает, про всех может рассказать. Там снималась моя сестра Наташа, но её из итоговой версии фильма вырезали. Она сейчас директор сельсовета Яново – это в предгорье Алтая. Зато моя прабабушка Василиса в первой же сцене, когда все пляшут и поют частушки. Мы всегда её смотрим, когда идёт фильм. Прабабушка Василиса окончила пять классов, но к ней все ходили за советом, она была ведуньей. Мама писала дневники. Я на дневниках мамы воспитана, вот эта открытая душа, принятие мира. Я наивная была – жуть. Это всё мамин и шукшинский космос. Я родилась уже в Бийске, но тоже в Катуни плавала, которая текла между Шульгин Логом и Сростками.
Шаг сделаешь, и уже два – три метра глубины. И очень холодная, три минуты можно находиться в воде, не больше. Проходит через весь горный Алтай. Его я, кстати, тоже обошла почти весь и объездила на машине. Мы доходили до монгольской границы. Знаете, тебе четырнадцать лет, и ты проходишь в день с рюкзаком по 25 километров. Меня сначала посылали в походы как активистку, потом уже мы сами ходили, с друзьями.
Люди со всей России едут в наши места искать Шамбалу, которая рядом с горой Белухой. А мой дядя Дима известный человек в Алтайском крае – Дмитрий Кащеев, ему губернатор Алтайского края дал задание поставить флаг на гору Белуху. Вот дядя Дима много рассказывал, как люди идут на эту Белуху, как захвачены желанием найти Шамбалу, а обратно не могут спуститься, и гибнут.
– Вы насколько высоко поднимались?
– Три тысячи метров над уровнем моря поднимались, когда уже снег начинается. А ночевали – две тысячи метров.
– Вы интересно обмолвились о том, что надо уезжать в Европу.
– Так для нас Москва – это Европа. Мне сказали: «Инна ты едешь в Европу. Там люди другие, берегись». Они правда здесь чуть другие. Но моя жизнь показывает, что в людях заключено всё – и добро, и зло, это решает сам человек. Точно знаю, что моё окружение – это люди, за которых я поручусь.